Актеры «Мастерской Дмитрия Брусникина» в очках и заправленных в брюки рубашках играют на всевозможных музыкальных инструментах, читают стихи, пьют чай и агонизируют, создавая не самый тривиальный театральный эквивалент текстам Дмитрия Пригова. В основу взяты две пьесы лидера московского концептуализма: «Я играю на гармошке» и «Революция». Спектакль вырос из одноразового опыта режиссера Юрия Муравицкого (известного по постановкам в «Театр.doc» и Центре им. Мейерхольда) с «бр усникинцами» (известными по «Это тоже я» в «Практике») на «Ночи искусств» в Третьяковской галерее.
Драматический, Музыкальный |
18+ |
Юрий Муравицкий |
1 час 20 минут, без антракта |
На тесных подмостках «Практики» толпа: почти все — студенты «Мастерской Дмитрия Брусникина» из Школы-студии МХАТ, прославившиеся еще два года назад дебютным вербатимом «Это тоже я». Все как один в очках и униформе: клетчатые рубашки, заправленные в серые брюки со стрелками, — размноженный лирический герой короля московского концептуализма Дмитрия Пригова, этакий советский физик-лирик. В центре, как в недавнем «Сахаре» Вырыпаева, ударная установка, по краям — гитары с клавишами, позади — экран, изображающий не космические просторы, а неряшливый абрис пустой комнаты (художник — Катя Щеглова). Контекст этих двух видных спектаклей «Практики» — универсального актерского хита и самого что ни на есть буквального музыкального концерта в духе Гришковца с группой «Бигуди», — кажется, продиктовал не только внешние рифмы, но и смыслообразующую инаковость премьеры. В ней нет истории, рассказанной под музыку, но и нет монологов; нет как таковых песен, равно как нет буквальных и внятных актерских перевоплощений. На выходе получилась суперчитка, почти статичный радиоспектакль лицами в зал и с интонационным приветом группе «АВИА», постепенно превращающий интеллигентных чтецов в утративших связь с реальностью шаманов.
Формально зрелище состоит из двух сравнительно объемных текстов Пригова — «Я играю на гармошке» («пьеса в постановке с пением и поруганием зрительного зала») и «Переворот» («трагедия для двух репродукторов»). В первом, фонтанирующем жестоким черным юмором, живописуется универсальная модель зарождения всякого единогласия на примере собственно театральной постановки (в наличии удивительное совпадение с главной сценой в недавней премьере Константина Богомолова «Борис Годунов»); во втором, марширующем fortissimo, — то, чем это единогласие в итоге оборачивается.
Повествование намеренно сумбурно, но, насмотревшись новостей, в нем неминуемо хочется разглядеть прогноз. Революция? Да нет, это просто очередь превратилась в затор, затор — в давку, давка — в побоище. Или если учесть, что действие разворачивается на Красной площади, это такая вот революция на ровном месте, бессмысленная и беспощадная? Красота, равно как и печаль, в том, что ответа нет и быть не может — вместо него репродуктор транслирует что-то вроде «Бррр-крррр-хрррр». Единственно очевидное в этой неразберихе — духоподъемная и вместе с тем животная стихия коллективного шествия под «лозунгами, на которых начертаны лозунги» на фоне повсеместных сентенций, спародированных Приговым в другом своем опусе: «Народ с одной понятен стороны. С другой же стороны он непонятен». Композиция спектакля как бы намекает на исторические закономерности: после песни у костра впору и вакханалию учинить. С тем чтобы дальше, успокоившись, вернуться в исходное положение и несколько виновато констатировать: «Мы ведь ничего такого особенного и не хотели».
По Пригову, театр заканчивается там же, где начинается, — «с определенного места». И речь идет, конечно, не о гардеробе, а о той части тела, емкое ненормативное именование которой значится на обложке альбома «Аукцыона» двадцатилетней давности (именно эти мелодии и ритмы явственно отзываются в музыкальном решении «Переворота»). Если и есть в этой картине мира хоть что-то отрадное, так это ее рама — качающая энергия брусникинцев, помноженная на нокаутирующую иронию (не только авторскую и режиссерскую, но и во многом исполнительскую), которой так не хватило их недавней работе с Максимом Диденко.
К спектаклю можно предъявить кучу претензий — неумение грамотно разобрать не самый простой поэтический текст, излишняя суета, абсолютно неуместный задник, но на все это закрываешь глаза. Потому что решение заменить актерскую игру ритмическим чтением, а внешнюю динамику музыкальной оказалось удивительно точным. Что толку играть персонажей и ситуации, которые сами себя играть горазды? В кульминации «Переворота» Пригов, обнаружив себя в рядах демонстрантов, отдается на растерзание толпе, которую сам же сочинил, и тщетно заклинает невидимую грань между реальностью и художественным произведением: «Нет ничего! Ничего нету!»
Нынешняя действительность на шаг опережает самые отчаянные вымыслы, больше всего она похожа на заколдованный портал между телеэфиром и сорокинскими антиутопиями, — и ее стало просто технически невозможно изобразить достоверно. Тут-то и пришлись впору опыты «Театр.doc» с ноль-позицией, инструментарий постдрамы и сказовые модели Вырыпаева — в сумме они составляют условный учебник актерской неигры, сшибающей барьеры недоверчивого восприятия. Брусникинцы, ставящие и Достоевского, и красочные уличные представления, и новую драму, и вербатимы, и пластические перформансы, теперь добавили в копилку вот этот неспектакль — про восстающий из пепла прошлого великий и могучий русский тоталитаризм. И если логика развития себе не изменит, в обозримом будущем самая прогрессивная труппа города будет блистать в подпольном спектакле по Зощенко.
Подвальный зал частично подрезает атмосферу спектакля. Нужна большая сцена, чтобы мощные потоки энергии находили выход. Двойственное ощущение, когда подобный многослойный и сложный текст подкрепляется музыкальным сопровождением, но что-то все ровно мешает визуализации образов. И разговор о свободе в глобальном и локальном смысле получился достойным уважения.
Первая часть на мой взгляд, задевает тему индивидуальной ответственности за пассивное отсиживание и бездействие.
Вторая часть выдвигает в центр агрессию толпы и агрессию внутри толпы.
Свобода это возможность. Нельзя с этим не согласиться.
Начну с позитива - мне очень нравятся ребята-студенты мастерской Брусникина, и у меня нет аллергии на музыкальный авангард (в свое время с удовольствием ходила на Курехина и тд).
Ребята, как обычно, играют сильно, талантливо и мастерски. Режиссура тоже не вызывает желания ее критиковать.
Но, это тот редкий случай в Практике, когда я ушла разочарованной. В этот раз претензия в том, что меня весьма безапелляционно и навязчиво тащили на Болотную площадь. Я не планировала в пятницу вечером переосмысливать свою гражданскую позицию настолько одномерно и банально.
В Практике многие спектакли имеют социальный и гражданский контекст, но это первый раз, когда он настолько поглотил сам спектакль и не оставил ни места, ни желания для обсуждения и осмысления.
Музыка революции
Студенты мастерской Дмитрия Брусникина из школы-студии МХАТ, которых московские критики не устают нахваливать, осуществили при помощи режиссера Юрия Муравицкого «Переворот» в театре «Практика». «Переворот» - название пронизанного жестокой иронией и абсурдистским юмором спектакля мастерской по текстам Дмитрия Пригова (впервые спектакль был представлен на Ночи искусств в Третьяковской галерее на Крымском валу в рамках проекта Пригов.Text). На сцене «Практики» студенты, которые чувствуют здесь себя весьма уютно, появляются не впервые, однако, возможно, в первый раз - с работой такого накала и выразительности.
Режиссеру удалось с первых слов и нот (все действо происходит под живую музыку, исполняемую силами самих студентов) подобрать ключик к текстам Пригова: этому способствуют и одинаковые костюмы актеров (а-ля «среднестатистический ботаник» в доверху застегнутой клетчатой или полосатой рубашке и очках), и саундтрек, иронично иллюстрирующий тексты на всем протяжении спектакля. Начинается все относительно весело: с бытовых стихотворных зарисовок. Однако и они уже заряжены фирменным приговским настроением легкого безумия, которое снежным комом нарастает по ходу развития действия.
После стихотворно-музыкального вступления следуют почти в буквальном смысле разыгранные как по нотам драматические тексты «Я играю на гармошке» и «Революция: Радиотрагедия для двух репродукторов» (в более поздней редакции – «Переворот: трагедия для двух репродукторов»). Стоит отметить остроумно решенную их подачу: они представлены в жанре, местами похожем на читку, что добавляет им лишних иронических перчинок.
Странная фантазия на театральную тему «Я играю на гармошке», начинающаяся, опять же, довольно безобидно, незаметно трансформируется в дикий балаган с рукоприкладством: по сюжету, актеры на сцене превращаются в мучителей, а условные «зрители», роли которых, к счастью для зрителей реальных, также исполняют актеры, – в их беспомощных жертв (на фоне напуганного невмешательства «зала»).
Здесь стираются границы между происходящим в произведении и происходящим в реальном зрительном зале, где произведение демонстрируется: текст, за счет своего хитрого, похожего на перфоманс, устройства, балансирует на тонкой игровой грани. Зрители выступают одновременно в двух ипостасях: с одной стороны, собственно в роли публики, смотрящей спектакль по текстам Пригова, с другой стороны, в роли соучастников, «массовки» этого спектакля. Эта невероятная головоломка умно и тонко выстроена автором и режиссером, поэтому по коже периодически пробегает холодок и становится как-то не по себе.
Образ массы, на этот раз не молчащей, но кричащей, является центральным в финальной, кульминационной части спектакля – «Революции». Есть здесь и очередная «концептуалистская» подковырка в виде «выглядывания» автора из текста: в определенный момент он «материализуется» и заявляет, что все происходящее – никак не реальность, а плод его воображения (живущий, тем не менее, собственной жизнью, а в конце даже поднимающий руку на собственного создателя).
Хаотичное действо «Революции» - апофеоз постановки, самая злая и пугающая ее часть. Нарастает эмоциональное напряжение, громкость звука, общая динамичность и ощущение катастрофы. На сцене происходит следующее: «репродуктор» выплевывает в пространство виртуальной «Красной площади» неопределенные звуки, которые периодически оборачиваются разнокалиберными и противоречащими друг другу лозунгами, в то время как сценическая «толпа» движется в собственном рваном ритме в неясных, также весьма противоречивых направлениях. Это движение в какой-то момент превращается в подобие исступленного шаманского танца, заканчивающегося чуть ли не ритуальным жертвоприношением.
Несмотря на то, что оба главных для постановки текста Пригова родом из 80-х, их социально-политический пессимизм, а также атмосфера пронизывающего абсурда и черный юмор, активно присутствовавшие в искусстве последнего советского десятилетия, очень точно резонируют с настоящим временем, а образы напуганно молчащего большинства или броуновского движения народных масс по центру столицы будто списаны с современных событий. Глядят на них создатели спектакля зло, ернически и без энтузиазма. Единственными источниками энергии в этом мрачном интеллектуальном пространстве становятся ирония и сарказм.
Тонкая, почти математическая выверенность и вкусный баланс составляющих делают спектакль по-настоящему объемным и захватывающим. Он оставляет сильное эмоциональное впечатление своими тревожными, «царапающими» образами. Актерский ансамбль (что в данном случае еще и каламбур) действует как слаженный механизм, а сдержанная сценография служит каким-то очень правильным, умеренным фоном для наполненного изнутри действия.
«Переворот» - еще одна красивая строчка в резюме брусникинцев, успешно удерживающих высоко поднятую ранее планку, а также очередная предпринятая «Практикой» важная попытка разговора о современном обществе, ну и, наконец, невероятно гармоничный по форме спектакль с современным, острым и колючим содержанием.
Оригинал здесь: http://rabkor.ru/culture/theatre/2015/01/18/perevorot/